Дмитрий Королёв

ПРОЕКТ 3

МЕСТО

Каждый хорош на своём месте. Кухарка – на кухне, журавль – в небе, офицер – при исполнении. Менять под человеком место не рекомендуется, тем более что эксперименты на людях запрещены по результатам Нюрнбергского процесса. Выбросите карася на берег – и нет карася, и вам от него никакого толку. А вот если приделать ему руки-ноги, снабдить подходящим дыхательным аппаратом, обучить практическим наукам и ознакомить с инструкцией, то, глядишь, и сам он найдёт своё место в обществе, и вам когда-нибудь пригодится.

С руками и ногами у Тремпеля было и так неплохо – если, конечно, не считать лёгкой формы плоскостопия и общей неуверенности по части завязывания морских узлов. Но, как известно, несовершенство – не порок и даже часть нормы, так что за полгода в учебном центре НКГБ, где из обыкновенных людей выстругивают смертоносное оружие, плоскостопие прошло, узлы развязались, а тело превратилось в послушный инструмент вроде штопора.

Климат здесь был холоднее, как будто регион соседствовал с огромной морозильной установкой. Капитан предполагал, что и в самом деле оказался на краю лоскутной земли, где слышится, как неподалёку дышит солёными брызгами Ледовитый океан. Но, конечно, никогда ничего нельзя предполагать безошибочно, и капитан не исключал, что местная погода просто могла испортиться.

Люди здесь были жёстче. Ни инструкторы, ни сокурсники общительностью не отличались. Первые вдалбливали в голову материал и от него не отступали, а вторые держались настолько обособленно, что могло бы показаться, будто нет ни коллективизма, ни товарищества, и в светлое будущее, о котором регулярно докладывал сам батальонный комиссар, все войдут не стройными рядами, а поодиночке и незаметно, с соблюдением средств маскировки, вероятно даже ползком.

Из предметов, помимо подрывного дела и тактики внедрения, особый интерес у Тремпеля вызывали практические аспекты учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина в условиях триполярного мира. Первым и вторым полюсами считались так называемый внутренний СССР и отколовшийся от оного Архипелаг, а третьим – скрытое за топологическим экраном всё остальное. Соответственно, линии стратегического противостояния шли по трём направлениям, а в местах пересечения появлялись зоны турбулентности, где интересы всех сторон так переплетались, что истмат едва справлялся с их толкованием в нашу пользу. Там и возникала необходимость в специалистах по шпионажу и контрабанде, там и ковался наш пропагандистский меч, составленный из множества шпилек, вонзаемых в разум врага.

Быт курсантов был выдержан в духе развитого индивидуализма – для того, чтобы адаптировать их к непростым условиям чуждого общественного уклада. В городке функционировали рестораны и ночные клубы, а в жилых боксах наличествовали санузлы и холодильники. Удовлетворение всяческих потребностей регулировалось централизованно, посредством талонов, причём оные следовало погашать без остатка, что поначалу давалось нелегко: ночные походы на боулинг, стриптиз и прочие шоу проводились под начальственным надзором, так что расслабляться не приходилось, тем более что интерес к противоположному полу подавлялся изматывающей нагрузкой и, вероятно, специальными пищевыми добавками. Напротив, именно в этих непростых условиях нужно было выполнять лабораторные работы, а наутро являться на занятия со свежей головой.

Гуманитарные науки как не поддающиеся рациональному осознанию, в том числе этикет и языки, преподавались методом погружения, почти как погружают щенков и котят, а кратковременный эффект закреплялся на уровне рефлексов, электричеством. Последняя процедура была, конечно же, не из приятных, но неисполнение контракта, который подписывал при зачислении всякий курсант, грозило такими санкциями, что об этом не хотелось и думать. Но зато, когда Тремпель сдал немецкий с английским, только не так, как в школе, а по-настоящему, он испытал нечто вроде катарсиса, когда из вас выходит вся боль, и образовавшуюся пустоту заполняет ничем не стесняемый восторг.

Друзья не заводились, частное общение не приветствовалось, и вообще складывалось впечатление о некоторой стёртости граней между преподавателями и прочими курсантами, тем более что некоторые из них, как всё-таки удалось предположительно выяснить капитану, проходили здесь переподготовку для отправки в другой регион. Даже товарищ по парте, симпатичная блондинка с прибалтийским акцентом, оказалась полнейшей занудой, интересующейся разве что тактикой городского боя и стендовой стрельбой, а на вербовочной курсовой Тремпелю с ней пришлось пережить довольно безобразную сцену взаимного неудачного соблазнения под наблюдением куратора.

В буфете лектория можно было отовариться сочниками и звёздочками, запивая их яблочным соком и компотом из сухофруктов. Этот небогатый образец социалистической кулинарии выгодно отличался от бутафории из учебных ночных кабаков, где многие блюда, типа тигровых креветок и варёной брокколи, были многоразовыми, из папье-маше.

Довольно странными были восстановительные процедуры, проводившиеся в прилично оборудованной лаборатории, отдалённо напоминавшей стоматологический кабинет, только вместо буров, стамесок и клещей там были массажёры, датчики на присосках и почти безболезненные инъекторы. Сеансы были, в общем, приятными, но почти сразу после посадки в кресло организм расслаблялся и засыпал, и что с ним дальше происходило, узнать не было никакой возможности. Конечно же, посещение сеансов было обязательным.

Поначалу капитан сильно выматывался, но постепенно привык и даже научился выкраивать время для досуга. Его он проводил за чтением, а книги брал в библиотеке. Область его досужих интересов распространялась также на старые подшивки газет и журналов, из которых, однако, никак не удавалось выяснить, что же на данной местности происходило помимо выплавки, надоев и крепления обороны. Никаких карт, схем или планов не встречалось; названия населённых пунктов были незнакомыми и часто номерными. Так, по частоте упоминания выходило, что столицей, культурным и политическим центром является Дельвиг-3, но, конечно, это могло быть и элементом дезинформации. Попадались, конечно, и Москва, и Киев, и даже Куйбышев, но исключительно в составе пословиц и поговорок, так что капитану для ориентации в пространстве не хватало карты.

Когда же в одном из внеклассных пособий он наткнулся на разворот с географическими картами, то оказалось, что полигональные фрагменты, соответствующие не то областям, не то районам, своими очертаниями никак не стыкуются между собой.

На третьем месяце занятий он случайно наткнулся на брошюрку с методикой определения широты и долготы, и принялся за дело. Несколько дней кряду, чтобы не слишком привлекать к себе внимание манипуляциями с шестом для замеров наиболее короткой солнечной тени, в перерывах между занятиями он выходил к бронзовой фигуре Ленина и, как бы в задумчивости ковыряя ногой снег на асфальте, фиксировал тень вождя мирового пролетариата при помощи камешков, палочек и меток. Он уже почти вычислил астрономический полдень и почти определил, где же север, где же юг, но внезапно был приглашён на внеплановую беседу с куратором, где после нескольких наводящих вопросов получил указание прекратить вертеться у памятника, так как это неприлично, подозрительно и непрофессионально, а упражнения с гномоном и транспортиром входят в программу обучения.

Что же касается более масштабной ориентации во времени, то здесь появилась некоторая определённость: и выходные данные типографских материалов, и бланки формуляров, и подшивки газет непротиворечиво датировались таким образом, что не оставалось никаких сомнений в том, что сейчас тут никакое не прошлое, а самое настоящее настоящее. Другое дело, что оно несколько отличалось от привычного темпа – как если бы, независимо от спешки, на каждом шаге можно было остановиться, оглядеться и поразмыслить. Дома, несмотря на рудиментарные завоевания профсоюзов по длительности рабочего дня, всегда было не до отдыха, всегда что-нибудь от чего-нибудь отвлекало.

Однажды вечером, когда капитан поглощал факультативное наставление для инженерных войск по части фортификации, заедая науку макаронами по-флотски, невесть откуда к нему забрёл давно потерявшийся Антрекот. Коты вообще не склонны к дальним путешествиям, их больше привлекает хорошо устроенный быт. Но тут явно был случай особый: с риском для собственной шкуры пролезть на секретный объект, найти старого друга, которому всегда было немного не до тебя, – что может быть глупее? Заняв стратегически важный пункт у холодильника, Антрекот поселился в комнатке у Тремпеля, не слишком путаясь под ногами и небогатый рацион принимая без возражений.

Ближе к окончанию курса, когда никакая наука в голову не лезла из-за недостатка места, капитан обнаружил в коте благодарного слушателя. Их разговоры были полны бытовой философии. Чем кант отличается от ранта? Почему взрослые спиртовые салфетки лучше детских? Многое было сказано – однако, разумеется, ничего такого, что бы впоследствии могло повредить собеседникам.

Каждый в отдельности день был переполнен событиями и тянулся, как подсохшее повидло, а вместе они пролетали, как сосульки с крыши.

Когда начались занятия по ориентированию, Антрекот, возвращаясь по утрам лохматым и довольным, днём вместо заслуженного отдыха сопровождал хозяина в поля. Наверное, что-то чуял он своим кошачьим нутром, ведь и сам капитан, прикасаясь к рычажкам и кнопкам, испытывал приятное волнение и лёгкую дрожь. Установка была учебной, с ограничителем глубины, однако вполне действующей. На курсантов, конечно, производила впечатление неожиданная смена дня и ночи, когда кому-либо из них удавалось попасть умшлагом на дальний кластер, хотя верхом изящества считалось так провести операцию, чтобы изменения проявлялись постепенно, как фотография в ванночке. Но кота все эти фокусы заставляли трепетать: с каждым переключением шерсть на нём встопорщивалась, а глаза чуть не выходили из орбит; он принимался орать свои мартовские песни, как будто по ту сторону мира его слышат сотни кошек; иногда он вставал на задние лапы, передними попеременно указывая то в светлое, то в тёмное будущее.

На выпускном построении Тремпель слушал седого генерала со слезами на глазах, как будто старик прошёл три войны и готов к четвёртой. Как было ясно из выступления, она случится с неизбежностью столкновения мчащихся друг другу навстречу поездов.

Для того, чтобы к началу грядущего конфликта страна подошла во всеоружии, выпускников и направляли по стратегическим точкам, подготовив для каждого и легенду, и документы, и людей вокруг.

Процедура засылки не была, конечно же, массовой и торжественной. Никто даже толком не знал наперёд, куда его забросят. Ходили слухи об отдалённых колониях Архипелага; кто-то говорил о горячих точках большой земли; самые сдержанные мечтали неизвестно о чём про себя, молча, носили непроницаемые лица и смотрели на прочих с вызовом.

Тремпелю почему-то виделось, как его, с парашютным ранцем, обмазанного кремом от обветривания, посреди ночи сажают в гудящий самолёт и везут сквозь грозу, потом загорается лампочка и звучит сигнал; он шагает вниз и летит, в ушах шумит, на него несутся огни большого города...

Всё оказалось прозаичней. После недолгой беседы в кабинете куратора, без ранца, парашюта и плана местности, капитана, занятого осознанием сказанного, препроводили за дверь, затем на выход и в ангар, куда раньше не пускали и где распределившихся выпускников обрабатывали по одному. Внутри тщательно досмотрели, переодели в штатское, с недоверием оглядели запыхавшегося кота, долго сверяли бумаги и звонили начальству, прежде чем согласились разрешить. Затем открыли перед ними дверцу аппарата, напоминавшего прабабушкин холодильник. Только за ней не было ни вчерашних котлет, ни сегодняшней гречки. Там был коридор, а дальше – хорошо знакомый подвал на бывшем пустыре, на слегка подзабытой родине.

И надо было теперь выбраться наружу, вернуться на прежнее место работы, осуществить карьерный взлёт – и ждать дальнейших указаний.