РЕСТОРАН "У ХРОМОГО ПОЛА"
– Карл! Карл! – кричали вороны.
– Поналетели тут, – ворчал Питер, – житья от них нет...
Вороны кружили над серыми домами, серыми деревьями и машинами, а солнце, когда-то расцвечивавшее город, теперь было закрыто белым куполом неба.
– Не люблю я этих тварей, – продолжал он жаловаться на жизнь своему попутчику, – и летают и летают, и летают и летают...
Светофор, после некоторой паузы переключившийся с красного на зелёный, тоже, в общем-то, был серым.
– Они покушаются на ваше жизненное пространство, – предположил Альтер.
– Да! В психологическом плане – да! – отчего-то обрадовался Питер, он же Ленинградцев, и снова посмотрел вверх и по сторонам. – Моё психологическое пространство за последние дни чуть не сжалось до пределов черепной коробки, а ведь это последний бастион, дальше отступать некуда. Я сижу в нём, как в клетке, отгоняю руками ворон... – При этом он туже натянул перчатки.
– Это потому что вы лицо материально ответственное. К тому же, ещё не в полной мере овладели искусством вести переговоры. Вот, например, в чём секрет успеха моего тандема с Сикорским? В том, что я, скажем так, знаю, что мягкое преодолеет жёсткое, а он, грубо говоря, знает, что надо бить по почкам.
– Вам-то проще, вы у нас лица безответственные, а надо мной контроль... Да и вообще, скажите спасибо, что наш большой босс пошёл навстречу вашему профсоюзу. Душевный он, всё-таки, человек.
– Душевный-душевный. Так мы к шведам или к чехам?
– К чехам. Шведов я тоже не люблю.
Что мы знаем о Чехии? Ничего мы не знаем о Чехии, ну и бог с ней; зато холодная "Крушёвица" и горячие колбаски, да тушёная капуста, да свиная поджарка с кнедликами парят, парят в ментальном облаке над головами двух сотрудников, устремивших свои шаги в сторону ресторана "У хромого Пола", и разговор волей-неволей заходит о кулинарии.
– Я по натуре либерал, – говорит Ленинградцев, – но всё-таки считаю, что в деле продажи населению амура белого стоило бы навести порядок.
– А что такое? – смеётся Альтер, хотя мог бы и смутиться. – Вам не понравился его вкус? Или, может быть, цвет?
– Мне не понравилась цена, – кисло ухмыляется Ленинградцев, хотя мог бы и рассмеяться. – А всё ваши добрые советы; слушай вас после такого...
По мере их приближения к заведению город погружается в сумерки и, благодаря свечению вывесок, парадоксальным образом постепенно обретает краски.
– ...У меня – два высших образования, техническое и педагогическое. Но когда пиво дороже водки – этого я не понимаю.
– Тут вы, конечно, с обеих сторон правы, это не имеет ни технического, ни педагогического смысла. Я, кстати, раньше тоже не понимал, зачем люди ходят во всяческие трапезные, когда поесть можно и дома.
– Дмитрий Владимирович, я сейчас умру от голода.
– Я поддержу вас, товарищ.
Они входят внутрь, поднимаются по ступенькам; всё слышнее голоса и музыка, щекочет ноздри притягательный запах еды. Споткнувшись, Ленинградцев бормочет: "У кривого пола!" Альтер отвечает: "Ещё немного, держитесь!"
В зале не то чтобы многолюдно, однако единственный свободный столик, по русскому обычаю, ещё хранит следы предыдущих посетителей. Играет музыка, соответствующая, судя по интерьеру, примерно 1930-м годам. Кажется, где-то виднеются свежие довоенные газеты, но, конечно, быть такого не может. Ощущение, однако же, есть.
Ленинградцев, нахмуривая брови, изучал многостраничное меню.
– Интересно, подают ли они полупорции, – почти всерьёз поинтересовался он. – Всё же, по-моему, дороговато.
– Ничего, не стесняйся, мы же договорились, – Альтер листает свой экземпляр буклета, используя пальцы в качестве закладок. – А вообще, теперь тебе, наверное, зарплату повысят.
– Было бы кстати.
– Тогда мы сможем посещать сие заведение за твой счёт.
– Сможем, конечно. Только, я думаю, гораздо реже.
Подошёл официант с блокнотиком, голосом обозначил своё присутствие и услужливо склонился, готовый записывать.
– Я, пожалуй, возьму "Запечённое вепрево колено", – принял волевое решение Альтер, отложил буклет и принялся ослаблять узел галстука, готовясь к основательной трапезе. – И тёмного пива.
– А мне, – заявил Ленинградцев, – подайте "Холодного утопленника". И тёмного пива.
Официант, подведя черту в блокнотике, вежливо кивнул и сосредоточенно удалился.
– Так вот, – посмотрел Ленинградцев на своего собеседника, – во всём этом деле мне кажется самым главным то, что оно закончилось. Потому как одной публичной переписки у меня скопилась целая папка, не говоря уже о том персональном гемморое, которым меня заботливо обеспечивало британское руководство.
– Должен заметить, – ответствовал Альтер, – что и я испытываю аналогичные чувства. Тем более что, между нами, со стороны профсоюза переписку приходилось вести мне. Подписи не имеют значения.
– Ну, это было заметно, – улыбнулся Ленинградцев. – Во всяком случае, по русскоязычным текстам.
– Да ладно! Я там нарочно внедрял канцелярит.
– Ну, не важно, это всё равно никого не заинтересовало. Разве что последнее письмо. Оно так построено, что пока читаешь, соглашаешься с каждым предложением, потому что это просто факты. Потом там излагается логика, по которой факты предлагается трактовать, и с ней тоже соглашаешься, потому что это просто логика. А потом идёт совершенно логичный вывод, с которым руководство до последнего момента не хотело мириться. И куда денешься?..
– Спасибо, я старался.
– Но, конечно, письма письмами, а так бы всё и тянулось, если бы нашим боссам вся эта история просто не надоела. Плюс ваши западные друзья.
– О, наши западные друзья!..
Не прошло и пяти минут, как принесли пиво; Ленинградцев ухватился за бокал, так и не сняв перчаток. Утолив жажду и притупив голод, собеседники вернулись к разговору.
– Теперь, я думаю, в глобальном плане мы развернёмся, – Альтер поставил свой бокал и протёр намокшую ладонь салфеткой. – У нас в активе – победа. А это значит...
– Это значит...
– Это значит, что местная публика к нам ещё больше потянется, а западные друзья начнут реально в нас вкладывать деньги. А имея деньги...
Тут у Альтера зазвонил телефон, и он принялся говорить с невидимым контрагентом. "Да... Спасибо, дружище... И ты прими поздравления... Нормально... Хорошо..." – он рассеянно смотрел по сторонам, отчего-то останавливая взгляд на дамах. – "Да? А кто это? Любопытно, любопытно... И что, он спокойно ушёл?.. Гм, понятно. Ну, давай, завтра увидимся. Ленке привет". – Он посмотрел на стол, затем на собеседника.
– Помнишь Саймона? – спросил он. – Забавный толстяк, прилетал к нам недавно. Так он оказался слишком дорогим сотрудником – его уволили. Кроме шуток: причина – слишком дорого обходился компании. Наверное, работал очень хорошо. Хотя, как я помню, у нас в гостях он больше интересовался походами по увеселительным заведениям и, в особенности, официантками... Интересно, где моё вепрево колено?
– Между прочим, – отозвался Ленинградцев, барабаня ногтями по опустевшему бокалу, – это он писал письма за наших британских боссов. Твой коллега.
– Да? То-то я смотрю, какой у них хороший английский...
Наконец, принесли. И колено, и утопленника. Каждый принялся изучать своё блюдо. Колено представляло собой эдакий шедевр кулинарного искусства греющих душу размеров, обворожительно пахнущий добрый шмат сочного мяса на кости, обсыпанный паприкой и петрушкой. В противоположность этому, "холодный утопленник", скорее, был представителем иного искусства, из разряда "как продать одну сардельку по цене десяти". Элегантно возлежащая на тарелке, среди листов салата, обыкновенная варёная сарделька, заботливо охлаждённая до температуры чуть ниже комнатной, не пахла ничем.
Утерев слезу и давясь от смеха, Альтер сказал: – Ничего, товарищ, я с тобой поделюсь, – и действительно отрезал примерно четверть от своей порции и по-братски переложил на тарелку Ленинградцева. Тот нисколько не возражал.
Несколько секунд первоначального поглощения плоти прошли в молчании. Далее речь зашла о вечном:
– Между прочим, как там поживает твой Дядя Боря?
– Да никак. Все умерли.
Прожевав очередной кусок вепрятины, Альтер продолжил: – Ну, это ты зря. И Ральф Алексеевич? И Аарон Вольфович?
– Волькович, – поправил Ленинградцев.
– Тем более! Такая тема пропадает, а ты вместо этого пишешь, наверное, для газет статейки типа "Как познакомиться с девушкой за пять минут", "Как расстаться с девушкой без травматизма"...
– Сейчас я вообще ничего не пишу, – вздохнул Ленинградцев. – Нет вдохновения; жду весны. – Он довольно скоро управился с "утопленником" и перешёл к натуральной пище. – В последнее время, когда я что-нибудь хочу написать, а получается какая-то ерунда, я бросаю это дело и переключаюсь на нечто другое: беру и вычищаю из своих текстов слово "впрочем". Уж очень оно меня стало раздражать.
– А смысл? Слово как слово.
– Во-первых, у него как раз и нет смысла. То же, что и "однако", только для интеллигентов. Во-вторых, Дмитрий Владимирович, просто возьмите что-нибудь своё и почитайте, только под углом этого самого "впрочем": тут оно, там оно, везде лезет, всюду пролазит.
– Гм, ясно. Должен заметить, что ваше поведение несколько отличается от писательской нормы, зафиксированной в специальной литературе.
– То есть?
– Охотно поясню. Если вы работаете грузчиком, то у вас должно быть пропитое лицо и соответствующий жаргон – просто иначе придётся уйти из профессии. Все сапожники курят, все художники носят береты. Балерины – тощие, оперные певцы – толстяки. Это, конечно, не значит, что если вы будете пить, курить, наденете берет, похудеете и вместе с этим поправитесь, то станете мастером такелажного дела, конкурентом Модильяни и вызовом для Монсеррат Кабалье, но, так или иначе, отсутствие подобных признаков почти наверняка будет означать, что вы к данным категориям лиц не относитесь. Поэтому сейчас мы составим абстрактный портрет писателя. В среднем, это человек мужского пола неопределённого возраста. Нелюдим, хотя временами чрезмерно общителен, что, в общем, ничего не даёт. Отношение к идеалам революции 1965-1969 годов? Нейтральное. Какой-какой революции? Любой-любой революции. Всё равно. С усами, с бородой или без оных, иногда носит пышную шевелюру, иногда обходится без неё – однако и это, как видно, к делу не относится, и у нас пока не выходит ничего конкретного. Это потому что вредно думать, если можно не думать: ведь про писателей всё уже давным-давно написано. Причём, сами они и постарались, а как же. – Альтер легкомысленно повертел в воздухе вилкой. – Я натолкнулся на этот феномен совершенно случайно. Не могу сказать, встречается ли сие у древних греков, но у последнего римлянина, как называли Боэция, что-то такое, если не ошибаюсь, уже есть. Речь вот о чём. Когда автор заводит себе литературного героя, занимающегося профессиональным писательством, то этот персонаж всегда получается, в общем-то, одним и тем же. Из книги в книгу переносится один и тот же психотип или, даже можно сказать, одна и та же личность. Можно, конечно, порассуждать об эволюции и выживаемости литературных сюжетов, штампов и персонажей, но сейчас нас интересует вполне конкретный персонаж – назовём его писатель литературный. Он – такой же герой, как и кот в сапогах, змей Горыныч или богатырский конь. Приходилось ли вам слышать о неких непохожих друг на друга богатырских конях? Нет, конечно. Максимум различий – это вариации масти от вороного до белоснежного, что, в общем-то, пустяки. Вот и здесь примерно то же самое. Возьмём, скажем, Уэллса. В одной из его повестей встречается журналист, который, при вполне высокой работоспособности, обладал единственной яркой особенностью – часами не мог усадить себя за стол. А в остальном – никак не выделяется среди прочих литературных лошадок. Также как писатель у Стругацких, немного алкоголик, не отличается от писателя у Громова, тоже немного алкоголика.
– А, я понял, о чём вы, – приободрился Ленинградцев, принимая разговорческую позу и отодвигая опустевшую тарелку. – Этот феномен, скорее, психологической природы. Вы читаете какие-то фразы про писателей, примеряете к себе, смотритесь в них, как в зеркало, – не удивительно поэтому, что во всех книжках отражение выходит почти одинаковое. Потому что оно – ваше. А вы говорите – одна и та же личность. Ещё бы! С этой личностью я и сам хорошо знаком. – Он улыбнулся.
– Ну, не без этого, однако я готов спорить! – отчего-то обрадовался Альтер. – Я, между прочим, встречал также и нетипичных персонажей того же профиля. Что вы скажете по поводу булгаковского Мастера и Маргариты? То есть, просто Мастера?
– Что тут говорить, он ведь был немного сумасшедший, и вы воспринимали его через призму соответствующего стереотипа. Только и всего.
– Ну, ладно, может быть. – Альтер задумался. – Это, по большому счёту, не имеет значения. Сейчас поясню. Есть такая теория, что будто бы каждый человек осознаёт мир в индивидуальных мыслеформах, иначе, нежели другие индивиды, и эти другие – не так, как все. Что, однако же, ничуть не мешает людям понимать друг друга. Потому что они используют для коммуникации общую систему словесных знаков, общий язык. Примерно так, как северные китайцы южных понимают при помощи иероглифов, а на слух – нет. Или, допустим, в вашем представлении Андрюха – это негодяй и пьяница, заставивший нашу контору потратиться на адвокатов, в моём – человек, не лишённый личного обаяния, за которым тянутся люди. Однако стоит нам произнести формулу "господин Сикорский", как тут же каждому из нас становится ясно, о ком идёт речь. В общем, несмотря на различные ДНК, место рождения и конфигурацию детства, люди вполне сходятся в том, чтобы называть тёмное тёмным, а светлое светлым.
– Кстати о пиве, – заметил Ленинградцев, – У меня это... с деньгами...
– Ну, брось, мы же договорились, – Альтер изобразил пальцами нечто неопределённое. – Я тебя покормил – я тебя и упью.
Играет довоенное танго, довоенное настолько, что кажется, будто кому-то удалось раскопать прадедушкин патефон. Бокал в руках Ленинградцева легонько затанцевал. Альтер переговорил с проходившим официантом и продолжил: – Ну так вот, даже если я вижу в текстах о писателях своё отражение, то и ты должен видеть приблизительно то же самое. А значит, тебе надо просто порыться в своей памяти, вытащить оттуда какого-нибудь литературного писателя и сравнить с самим собой. Причём, я охотно тебе помогу: вот, например, что ты скажешь о писателе у какого-нибудь Довлатова? Не читал? Ну, это никогда не поздно – я вот тоже долго держался, а недавно взял и проглотил его в один присест. Теперь, конечно, стал сильнее. В общем, всех их объединяет сугубая рациональность в рассуждениях. То есть, они могут быть непредсказуемыми романтиками в своих текстах, быть на людях эксцентричными, в быту – безалаберными, но когда дело касается работы, они понятны и предсказуемы, как мясорубка. Их принято называть инженерами человеческих душ – кстати, за это выражение нужно благодарить известного литературоведа и корифея всех наук товарища Сталина – но к обычному пониманию данной фразы в том смысле, что писатели призваны создавать нового человека по формулам и чертежам, я хочу добавить ещё и то, что сами писатели, подобно инженерам, действуют в рамках технологии.
На столе, кроме обновлённого пива, появилась посудина с орешками. Альтер зачерпнул их пригоршней, подержал на весу, будто отвлёкшись на некие раздумья, и уже из такого положения вернулся в разговор: – Впрочем, всё это пустое. Самое интересное, что я вынес из многочисленных писателеописателей, это то, что из них мало чему можно научиться, сколько их ни читай. Ну, съем я ещё восемь тысяч Довлатовых, узнаю три-четыре литературных трюка, а толку?..
Он отправил орешки в рот, произвёл X жевательных на Y глотательных – и резюмировал: – Выпьем за Саймона! Жаль его.
Ленинградцев ответил решительным поднятием бокала и мрачной репликой: – Прощай, самый занудный Саймон в мире!..
Некоторое время прошло в относительной тишине, сменившейся практическими рассуждениями из области прикладного литературоведения, а точнее какие именно черты администратора Ленинградцева всё же укладываются в общеписательскую традицию, как её видит Альтер. Пока они, споря и противореча самим себе, поддерживали друг друга в этом занимательном времяпрепровождении, их еда и питьё снова подошли к концу. Делать в ресторане стало нечего, и было решено вынырнуть на улицу. На ступеньках, ставших совсем уж крутыми, у Ленинградцева зазвонил телефон.
– Привет... Да, я всё сделал, – сообщил он в трубку, с трудом удерживая равновесие. – Спасибо. Что?.. Как?! А... понятно. Хорошо. До завтра.
В свете ночной иллюминации, под рассеянным лучом фонаря лицо его приобрело резкие, будто подведённые тушью, выразительные черты. Сам он был недвижен, только редкие снежинки, впервые в этом году, кружили над его головой.
– Кажется, им это понравилось, – сказал он, наконец, и полез в карманы за перчатками. – Меня поблагодарили за работу и тоже увольняют.
Альтер ничего не ответил. Они двинулись дальше, каждый осмысливая произошедшее в молчании. В придорожном ларьке Альтер купил пару жестянок пива. Глотали его, не глядя друг на друга. А когда, проходя неподалёку от мусорных баков, они увидели крысу с глазами, которые, что интересно, должны были бы в темноте светиться, как у всех ночных обитателей, но почему-то не светились, Ленинградцев швырнул в неё жестяной банкой.
И, конечно же, не попал.
- См. также: Предыдущая часть, Продолжение